Погружение во мрак - Страница 10

Луиджи наверное спал. Иван снова ударил ногой по гулкой старинной трубе, но как и прежде никто не отозвался.

– Отпустили бы вы меня, – неожиданно попросил связанный. Он пришел в себя и казался вполне безобидным человеком.

– Отпущу, – заверил Иван самым серьезным образом, – при первом же удобном случае.

С пятого захода старик Луиджи выбрался через обитую проржавевшей жестью дверцу наверх. Был он явно с похмелья, растрепан, зол и дик.

– Щас мы разберемся, какая каналья испытывает мое терпение! – ворчал он нарочито грозно, мешая итальянский с новонемецким. – Разберем и надерем уши паскуднику!

Луиджи Бартоломео фон Рюгенау, измельчавший отпрыск старинных родов, пять лет торчал на Ицыгоне и периодически откачивал Ивана с Хуком Красавчиком, которых биокадавры вытаскивали из Внешних Труб. Цель поиска была неясна. Но Иван уже не хотел останавливаться. Эти Трубы могли доканать любого десантника, вот только ответов на поставленные вопросы они не давали. Кто их соорудил? Когда? Зачем? И что это вообще за сооружения?! Ни один из автоматических зондов, даже сверхпроникающих, не вернулся из труб. Автоматика и электроника глохли в них. Трубы принимали и отпускали только живое. По ним ползали, бродили, в них летали жуткие существа – вне всякого сомнения разумные, но неуловимые и не идущие на контакты. И главное. Трубы куда-то вели, существа откуда-то приходили... Сектор Ицыгона был блокирован, отгорожен, закрыт всеми видами силовых полей. Но существа в Трубах, открытых со всех сторон, переплетеных безумным плетением, возникали и появлялись невесть откуда! Поговаривали об угрозе и прочих таких вещах, но разговоры оставались разговорами, а дело не прояснялось. Кроме Труб на Ицыгоне были аборигены, они никогда не лазили в Трубы. Зато они все время лезли на станции слежения. У аборигенов была добрая традиция красть все подряд. Больше всего они любили красть людей. Иван собственными глазами видел шестерых своих знакомых в Янтарном зале – Высшем Святилище Ицыгона. Все шестеро просвечивали сквозь трехметровый слой прозрачнейшей янтарной смолы и казались вполне живыми. Лица их были искажены гримасами непередаваемого ужаса, рты разинуты, глаза выпучены. Там было много и других, очень много, наверное, капище существовало давно. Объяснять аборигенам, что они не правы было бесполезно. Наказывать их – тем более, если аборигены кого-то и уважали, любили, боготворили, так это были люди. Они боготворили людей настолько, что дедали из них богов – не потом, когда-нибудь, а сразу, немедленно.

Земная миссия терпела, уважая святыни аборигенов и их верования. Даже достать несчастных из янтаря не было возможности – при фантастической набожности аборигенов это стало бы циничнейшим, немыслимым кощунством, весь мир и покой тотчас бы оказались порушенными.

Иван по простоте своей сокрушил идиллию. Это получилось случайно. После того, как Луиджи оживил его в последний раз и дал недельку на восстановление, Иван понял, что возня с Трубами бесперспективное дело. Что-то внутри у него перевернулось, начал расти черный комок неприязни ко всему этому ненормальному Ицыгону. И поэтому, когда санитарка Сонечка примчалась в палату с визгом и писком, размахивая руками, указывая в сторону Скалистых Озер, Иван не стал рассуждать – он взял плазмомет, два парализатора и голышом сиганул в «веретено». Машина была зверь-птица! И потому ему пришлось еще немного подождать у Нижнего входа в Святилище. Он не ошибся: из-за развалин прямо на него перли два аборигена – четверолапые, шипастые, с пучками щупальцев на загривках, пылающими желтыми глазищами и носами-трубками. В бокобых суставчатых крюколапах они дожали извивающегося врача станции У-П Луиджи Бартоломео Орбатини фон Рюгенау. Иван отбросил оружие, вышел на дорогу. Он бил аборигенов смертным боем. Он их искалечил, изуродовал до неузнаваемости, несмотря на то, что они и так были страшными уродами. Иван просто ве хотел, чтобы в янтарной смоле застыл седьмой, тем более, чтобы этим седьмым оказался врач, много раз выхаживавший его, возвращавший жизнь.

Ивана вышибли с Ицыгона. Луиджи после этого случая запил горькую, развелся, опустился – что-то у него внутри лопнуло. Но он был благодарным человеком, он знал, что по гроб жизни обязан Ивану – янтарь не Труба, даже если вытащишь, не откачаешь. Луиджи вернулся в родную Венецию, там и осел в одиночестве и внезапно накатившей старости.

Иван смотрел на старика, и слеза наворачивалась на глаза, горло перехватывало.

– Вот я вам щас... – Луиджи уже поднял свою железную клюку. Но тут взор его прояснился, голова затряслась, ноги подогнулись – и он упал.

Иван еле успел подхватить старика, усадил прямо на выступ трубы.

– Не ожидал? – спросил он грубовато, вместо того, чтобы поздороваться.

– Тебя ж убили, Иван? – Луиджи перешел на русский.

Но говорил с сильным акцентом, наверное, давненько не практиковался.

– Кто это меня убил?

Лукджи поднял глаза кверху, намекая на нечто, таящееся за облаками. Гдаза у него были налитыми, кровавыми. Изо рта несло многолетним перегаром. Ивану опять стало тоскливо – ну почему?! почему вдруг судьбина такая горькая у поисковиков: или смерть, или безумие, или калекою на всю жизнь, или пропойцей, он не мог привести почти ни одного примера, когда поисковик, бросивший цело, выходил в люди, пробивался наверх, или хотя бы доживал в благополучии свой земной срок. Беда! Непонятная, общая беда, до которой никому нет дела. Иван слышал, что прежде, много лет назад так же кончали жизнь ветераны земных войн, про них все забывали, они или уходили воевать в новые места, или гибли, спивались, сходили с ума. Непостижимо! Лучшие из лучших, самые здоровые и крепкие, самые сильные и умные! Эх, Луиджи, Луиджи!